В журналистском чате мои коллеги недавно обсуждали решение местных властей закрыть некоторые приюты для бомжей. В разговоре об одном из них, где владелица подбирала бездомных после психиатрических учреждений, вдруг мелькнуло знакомое имя: «В этом приюте мы встретили поэта по имени Борис, который оказался бывшем сотрудником нашей телестудии. Сюжет в основном был посвящён ему и после выхода в эфир даже нашлись какие-то его родственники». И короткая подсказка другой журналистки: «Это Борис Смоль»…
За доли мгновения память перенесла в прошлое…
Семья Смолей переехала в места, где я родилась, в начале 1960-х, когда мы уже жили в Пятигорске. Но поначалу я часто приезжала к подругам — скучала, наверное, в глубине души понимая, что детство ушло навсегда и никогда не вернется (ну, разве что, не дай, Бог, в глубокой старости). Когда и как познакомились с Борисом – не помню. Может быть, обратила внимание на новое лицо на сельской улице: неизвестный молодой человек, модно одетый и в ярко-красном шарфе на шее. Может быть, в автобусе, когда ехала к подруге (и опять этот красный шарф!!! слишком яркий).
Старший среди семи или девяти детей большой семьи Смолей, перебравшейся на Кавказ из Сибири, Борис по приезде был назначен заведовать сельским клубом. Умный и дальновидный председатель колхоза сразу, наверное, увидел таланты девятнадцатилетнего завклубом: пел, танцевал, рисовал, занимался фотографией, мог увлечь молодежь, обладал артистическими способностями. И очень контактный. Теперь я понимаю: пожалуй, всего – чересчур.
Общение наше носило несколько странный характер — приятельские отношения, не более того. Это был как раз тот случай, когда опровергается теория, что дружбы между мужчиной и женщиной не бывает. Бывает и ещё как! Тем более что у Бориса в Сибири была невеста, а мой молодой человек служил в армии в Германии. И это было в то время самым главным в жизни.
Борис приезжал поздно вечером на чьем-то мотоцикле после закрытия сельского клуба, преодолев почти десятикилометровый путь, и непременно с букетом цветов, надранных с чужой клумбы либо собранных на горе.
Нам было интересно друг с другом, было что обсудить: мы читали одни те же книжки, любили одни и те же стихи Есенина, правда, он знал их гораздо больше, чем я, прекрасно пел «Выткался на озере алый цвет зари». Увлекались одними фильмами. И ещё была очень важная для обоих тема: мы рассказывали друг другу о наших далёких «половинках», ведь первая любовь, как тогда нам казалось, — навсегда. Ну, не маме же рассказывать, когда тебя в первый раз поцеловали! Дружбану, конечно.
А моя очень строгая мама только подсмеивалась над нашим общением, но не препятствовала, – скамейка во дворе была хорошо просматривалась из нашего окна. Тем более, она терпеть не могла моего далекого «жениха».
Однажды Борис не приехал. Я прождала долго, даже мама забеспокоилась. Мы с ней сидели на лавке допоздна. Рано утром в форточке обнаружили большой букет полевых цветов. Борис появился вновь через неделю. Оказывается, по дороге сломался мотоцикл, он упал с него, ушибся, но нашел в себе силы дотащиться до нашего дома пешком часа в два ночи по проселочной дороге и засунуть цветы в форточку.
К наступлениям холодов наши встречи постепенно сошли на нет, а потом и вовсе прекратились, оставшись в памяти как забавный эпизод — не более того. Я дождалась из армии своего молодого человека, с которым вскоре рассталась: за годы его отсутствия я выросла, повзрослела, и мне с ним было уже неинтересно. И вообще, как оказалось, это было детское увлечение. Мой «жених» уехал в другой город и там женился.
Я поступила в институт, и у меня появился молодой человек, мой одноклассник, с которым все последние четыре года в школе только и знали, что ругались, но потом из этих ссор выросла любовь, легкомысленно преданная тем, кто мне был очень дорог. И так в жизни тоже бывает. Наверное, и сейчас те чувства остались – сейчас уже угасающие, — которым никогда не было дано разгореться пожаром.
Спустя несколько лет мы неожиданно встретились с Борисом на углу улицы Октябрьской, около витрины «Детского мира». Он был очень оживлен, даже, пожалуй, несколько неуравновешен и излишне эмоционален. «А от меня на свадьбе моя невеста сбежала», — воскликнул он и засмеялся. «Представь, а меня предали», — засмеялась я в ответ, не хотелось показывать, как больно отзывается в душе этот нарочитый смех. От этой встречи осталась плохонькая фотография, где мы с Борисом веселимся над своими страданиями. Тогда мы разошлись, попрощавшись, в разные стороны. Каждый по своим делам: живя в одном городе, не виделись потом много лет.
Судьба столкнула нас лет через пятнадцать в Центральной библиотеке, где он работал фотографом. Каждый из нас жил своей сложившейся к тому времени жизнью и вести долгие разговоры, в общем-то, было уже не о чем.
Встречаясь иногда в библиотеке, я не могла не видеть его излишнюю эмоциональность, которая иногда чересчур выплескивалась наружу. Она мешала Борису жить, а окружающие его не всегда понимали. В общем, однажды администрация библиотеки решила избавиться от него, обратившись в горсовпроф, где я в это время занималась общественной работой. Было грустно слушать гневные, почти базарные, с оттенком истеричности выступления заявителей — директора библиотеки и секретаря парторганизации — о «негодяе» Борисе, который портит всем жизнь своим поведением. А он, как я понимаю, просто говорил со свойственной ему живостью то, что считал нужным говорить, не умея или не желая сдерживать себя. Было горько и обидно: Борис был очень талантлив, но излишне чуток к несправедливости. Вполне возможно, что иногда он, зачем-то придуряясь, будоражил, дразнил окружающих. В общем, казнить его мы не дали, Борис ушёл из библиотеки сам.
Он стал работать внештатником в крупной кавминводской газете, публиковал свои фотографии и стихи, писал интересные материалы. Публиковался и в ставропольском альманахе «45-я параллель». Именно там появилось его интервью с Анастасией Цветаевой, к которой он специально ездил в Москву. Основатель альманаха, известный ставропольский писатель и журналист С. Сутулов-Катеринич вспоминал, как Борис в этот «ставропольский» период иногда выдавал себя за журналиста, не умеющего пользоваться диктофоном. Наверное, было очень смешно.
В это же время началась волна популярности нашего земляка писателя А.И. Солженицына, жившего тогда в США, в Вермонте. И Борис вошел в ту группу энтузиастов, которые начали собирать о нем материалы, ездили в село Сабля — на родину предков писателя. Борис много фотографировал, некоторые его снимки той исторической поездки можно увидеть сейчас в музее библиотеки. Он принимал самое активное участие в сборе сведений о Солженицыне, опубликовал о нем большую статью в одной из городских газет. И хотя я была далека от изысканий моих городских друзей – родного Лермонтовского музея хватало через край, — с интересом слушала восторженные рассказы тех, кто занялся этой, на тот момент почти авантюрой. Читала и газетный очерк Бориса, но узнала только недавно: он ещё и переписывался с Солженицыным.
Я иногда слышала потом о нем от общих знакомых: женился, появились дети и вроде жизнь наладилась. Но… Осталось то самое «но», заставлявшее его делать неординарные поступки. Он периодически попадал в психиатрическую лечебницу и вновь возвращался к обычной жизни. Однажды, где-то в середине 90-х в парке культуры во время праздника Масленицы у лавочки с народными промыслами я увидела Бориса. Он не узнал меня или сделал вид, что не узнал? На лотке лежали созданные, как я понимаю, Борисом глиняные игрушки. Для меня это было открытие: оказывается, он мастерски владел глиной.
Я услышала, как он тихо позвал: «Наташа…». Недалеко от меня стояла скромно одетая молодая женщина, наверное, его жена. У нее было странное выражение лица. Не каменное, нет, а как будто отрешенное от всего окружающего мира, и она молча и покорно принимала этот мир. Она как будто его не услышала.
Больше я Бориса не видела. Вскоре случайно узнала о том, что его опять поместили в лечебницу. И вроде навсегда. А глиняные фигурки, творения Бориса, я еще какое-то время встречала у продавца сувениров у памятника на месте дуэли Лермонтова. Потом прошел слух о том, что Борис умер.
И вдруг эта недавняя случайная фраза в чате о встрече с ним в приюте. Оказывается, что лет десять назад Бориса жестоко избили, и он с тяжелыми травмами попал в больницу. Потерял память, не мог вспомнить ни своего дома, ни семью. После длительного лечения оказался на улице. Скитался, многое пережил. Минераловодский частный приют стал его спасением. В приюте Бориса приняли как родного — его талант и чувство юмора скрашивали постояльцам даже самые серые будни.
…Воспоминания журналистки «продлили жизнь» Бориса для меня до 2010 года. Что с ним сейчас, я не знаю.
Недавно один мой новый виртуальный знакомый (о, Великий Интернет!) сказал мне со свойственной молодости убежденной горячностью: «Никогда не надо возвращаться назад!».
Прожита долгая жизнь, и мой знакомый совершенно прав. Но иногда всё же всплывает в памяти тот букет полевых цветов в форточке…
Александра Коваленко,
член Союза журналистов России
03.04.2025
